Владимир Ляховский
Для меня его преждевременная смерть была не просто смертью знакомого человека: последнее десятилетие перед этим он был одним из моих ближайших друзей. И даже может и самым близким, потому что так случилось, что когда-то он сдал мне в наем свою квартиру, которая осталась в наследство от родителей, а через несколько лет в связи с семейными проблемами должен был переселиться в нее и сам, меня при этом не выгоняя. Поэтому мы 7 с половиной лет прожили с ним под одной крышей, и поэтому я, по-видимому, тот человек, который знал и его, и о нем больше и глубже. После членов семьи, естественно.
Хотя у нас была достаточно большая (почти 15 лет) разница в возрасте, она на самом деле совсем не ощущалась. Прежде всего потому, что Володя душой был молод и мы с ним морально были на одной волне. Мировоззренческих противоречий у нас не было, род занятий похож, круг знакомств тоже, поэтому поговорить всегда было о чем: или об истории, или о политике, или просто о жизни.
Он мне рассказывал подробности о своем детстве и юности в минском промышленном районе (в котором мы как раз и жили, поэтому все наглядно представлялось на местности), я ему — о деревне, в которой сам он по определенным жизненным обстоятельствам почти никогда не бывал, хотя родители по происхождению и были сельчанами.
Еще он любил рассказывать об армии, о работе по рабочим специальностям, о приходе к белорусскости, участии в политической жизни во время перестройки и в начале независимости…
Я его все подбивал написать воспоминания для «Нашай гісторыі», которую тогда редактировал, особенно о службе в армии, которую он красочно расписывал и которая, как он сам признавал, прежде всего дала толчок к его приходу к национальной идее. Но не сложилось.
Он думал, что ему времени отпущено куда больше, чем реально случилось, умирать еще совсем не собирался. Даже последний звонок, который он мне сделал за час или за два до смерти, касался дел земных, а не небесных…
Благодаря его рассказам о своем детстве и юности и я довольно неплохо знал историческую топографию той части минских Шариков, где располагалась его квартира, какие-то давние сценки из ее прошлого, а также людей-старожилов, которые там жили. Живет там какая бабка под сотню лет возраста, что уже выходит на улицу только пройтись или на скамейке посидеть, а Володя расскажет и как ее зовут, и какое прозвище, и где работала, и кто муж-дети, и как «зажигала» будучи моложе, и какие-то конкретные давние случаи с ее прямым или косвенным участием вспомнит. Поэтому и для меня район тот был не безликий, наполненный призраками прежней жизни.
Помню, одна такая соседка, чуть старше Ляховского, но знакомая ему с детства, попросила помочь ей затянуть на четвертый этаж холодильник. В процессе как-то остановились и Володя куда-то отошел на минутку.
А та соседка говорит: «Вот ты по-белорусски говоришь, и я тоже немного могу. Но удивительно, что и Вова тоже приспособился». Я ему после рассказал, и мы так хохотали с этого «приспособленчества», оно стало просто нашим внутренним мемом.
Эта соседка, кстати, после его смерти вечером перед похоронами позвонила в дверь и попросилась зайти. Я впустил и немного поговорили о том о сем. И я воспользовался приобретенными ранее знаниями и разговаривал с ней обо всех дворовых делах довольно компетентно и непринужденно. Сам Володя все говорил, что хочет ее расспросить, жив ли еще тот или та, от чего кто-то умер, где сейчас тот и этот и почему того давно не видно. Ну так я сам обо всем и всех у нее расспросил и стал в курсе всех новостей дворовых старожилов. Кстати, рассказывала об этом всем женщина на этот раз даже не на трасянке, а довольно чистом белорусском языке. Не врала и не преувеличивала тогда, что «немного может».
Но смерть Володи была настолько внезапной и неожиданной, что я тогда к ситуации, что его нет, не успел и привыкнуть.
Когда соседка ушла, у меня даже мысль в голове была по инерции: вот как придет он, я ему и расскажу все новости, только бы не забыть. И только через мгновение дергает, что на самом деле это уже лишняя информация, ведь никто не придет и никому это не нужно.
После еще долгое время такое было, что если что-то случалось в жизни, то хотелось ему что-то рассказать, иногда просто вместе посмеяться. Он был веселый человек, с хорошим таким интеллектуальным чувством юмора. Сейчас, конечно, отпустило, время лечит. Но все-таки ощущение есть, что с ним было бы проще и веселее.
Читайте также:
Апошняе адкрыццё гісторыка Ляхоўскага: Дзень Волі ў савецкім Менску 1920-х
«Наш флаг топтали и уничтожали, а он живет». Последнее интервью историка Владимира Ляховского
