Скандал вокруг ПЕН-центра и то включения, то исключения Павла Северинца продолжается. 31 октября открытое письмо опубликовал Владимир Некляев. В нем поэт намекает на поведение Марии Мартысевич, которая расплакалась во время собрания. Некляев обвинил литератора в шантаже.
Мария Мартысевич, фото Ирины Ореховской, Белсат
Мария Мартысевич согласилась прокомментировать обвинения своего старшего коллеги.
«На самом деле все было немного сложнее. И я хочу опровергнуть то, что написано в письме Борщевского и Некляева. Там не упоминают мое имя, но намек очевиден.
Отмечу несколько моментов.
Истерика у меня действительно была. Вот только ее я совсем не планировала. Истерика случилась потому, что я не спала четверо суток: сначала был первое собрание ПЕНа, после совещания по поводу этой всей ситуации, плюс у нас сейчас административный кризис в организации… И плюс я мать двоих детей. И плюс я редактировала срочно работу, сдавала проект. Все это наложилось одно на другое одновременно, я была в таком состоянии, что расшатать меня могло что угодно. Да, я расплакалась и разрыдалась, хотя и пыталась сдержать себя, — рассказала Мария Мартысевич «Нашей Ниве». — Для меня, для многих других вопрос исключения Северинца принципиальный. И на собрании все настроены были, что Северинца нужно исключить. Были и предложения диалога, что нужно перенести решение этого вопроса… Но я сказала так: если Павел останется в организации, я уйду. И я положила на стол заявление, которое планировала подписать, если Северинца оставят. И такое же заявление, написанное фактически такими же словами, положил и Борщевский на случай, если Северинца исключат.
Я бы вышла из организации немедленно, но то же сделал бы и Борщевский. Поэтому говорить, что ПЕН шантажировала только я — неправильно. Борщевский делал то же самое, только не плакал. Это была игра ва-банк обеих сторон. И то, что Некляев в своем письме придал такое внимание моим слезам — что ж, я могу извиниться за то, что не смогла сдержаться. Но хочу отметить — никаких угроз вскрыть вены я не делала. Это неправда.
Тогда Алексиевич спросила, стоит ли решать вопрос с Северынцем сегодня. Проголосовали, что да, все же стоит. Как голосовали и кто голосовал по вопросу исключения его, я уже говорить не буду, это закрытая информация. Но все, что произошло — коллегиальное решение, принятое за закрытыми дверями в тот вечер. Никакого телефонного голосования, как пишет Некляев, не было.
Если Северинец вернется когда-нибудь в ПЕН, то я уйду. Его возвращение автоматом нарушить хартию PEN International. Для меня любые переговоры с людьми, которые так же, как Павел, шантажируют ПЭН, очень вредят организации. Переговоры говорят, что мы якобы учитываем идеи Северинца. Когда мы пытаемся его убедить, то мы якобы дискутируем по его позиции. А эта позиция категорически неприемлема и не стоит даже обсуждения.
Хочу уточнить еще одну свою фразу, которую почему-то подают обрезанной. Полностью она звучит так: ПЕН для меня это не наследие Быкова и Шермана, а подразделение PEN International, которое действительно может менять что-либо в мире. Я разделяю эти принципы и солидаризируюсь с резолюциями и мыслями, которые поддерживает мировое сообщество. И я не знаю, что бы сказали о сегодняшней ситуации Быков и Шерман, но знаю, как оценила бы ситуацию международная организация, членом которой я являюсь через членство в белорусском ПЕНе».
