Рыгор Бородулин. Фото img.tyt.by
1. Любой человек в молодости и в старости — это практически два разных человека.
Но ошибки молодости можно только вспомнить, пожалеть о них — поправить их невозможно. Многие хотят пришить себе в мемуарах крылья ангельские. Но я не стал бы приукрашивать себя, — что было, то было.
2. Интеллигентность — она генная. Интеллигентность не определяется ни тем, как одеваешься, ни поведением, ни тем, в какой руке держишь нож, а в какой вилку. Интеллигентность дается по крови, по роду…
Если просто говорить, то интеллигентный человек — это нормальный человек, как он задуман Богом. И человек настолько интеллигентен, насколько ему удалось сохранить в себе Божественное начало.
3. Человеку, как сейчас понимаю, нужно абсолютно мало: душевное спокойствие и равновесие. Больше ничего. Просто чтобы было что-то перекусить да и крыша и спокойное небо над головой, спокойное — как Космос, как Жизнь…
С годами понимаешь, что все блага временны, все это богатство не заберешь с собой туда. И хотя некоторые узурпаторы, императоры стремились создать империю чуть ли не на весь земной шар, однако все равно больше, чем полтора метра, никто в конце концов не получал.
4. Физическая старость действительно страшна, но самое главное, чтобы душа оставалась молодой — человек до тех пор живет, пока его душа молода,
а уж когда стареет и душа, тогда никакое тело не спасет. Именно душа держит человека на земле.
5. Я — хуторянин, в том числе по натуре: у меня нет стадного чувства, которое пытались привить коммунисты. Да и любой, кто, напыщенно говоря, творит, — он отшельник, хуторянин.
Я в Минске чужой, у меня давно ощущение, что в городе живу будто в командировке или как в заезжем дворе. Мне здесь неуютно, я не прижился в Минске и уже не приживусь. Здесь все холодное. Поэтому и душой, и мыслями, и воспоминаниями я на своей родине. Я — не здесь. В Ушачах мои корни, там практически вся моя родня. И душа моя там. В Ушачах я каждый день хожу на озеро, прогуливаюсь по лесу, я там и на Пасху, и на Рождество, и на кутью… Все-таки мне больше нравится уединение и одиночество, а с годами — все больше, видимо, потому, что родился на хуторе — это тоже как-то сказалось на моем характере.
6. Мне порой лет тридцать пять, порой — пятьдесят. Но не больше.
Вот когда хорошо, тогда и что-то пишется, и возвращаешься в прежние годы, а как плохо, то сразу чувствуешь, что уже старый. Так что это все перманентно. Бывает, что просыпаешься и думаешь: хочу на Бутовщину, к маме. А на другой день думаешь: нет, еще рано. Да и нельзя собираться… Когда же все-таки собрался умирать… все как Бог даст.
7. Все время думаю и хочу, чтобы меня похоронили рядом с мамой.
Я каждый день вспоминаю каждую тропинку и излучинку, помню еще полноводную нашу речку и те места, которых давно уже нет. В памяти постоянно всплывают лица и голоса, которые видел и слышал в младенчестве. И чем дальше — тем больше.
8. Мне по-прежнему кажется, что сосед, который старше меня только на год, вот он — старый, а я — молодой. Недаром говорит народ: свои годы легко носить.
Старым себя чувствуешь, когда не пишется… Писание — это своего рода прием алкоголя: пишешь и не замечаешь, как бежит время. Помните такой анекдот: выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Когда пишешь, примерно такое же чувство возникает.
9. Что еще держит, это то, что я еще нужен белорускости и внучке. И еще держит, что есть все-таки белорусская молодежь, которую интересует белорусская поэзия, белорусское дело, вообще белорусскость… А так я вот пришел к такому выводу:
Тут —
Гэта апошняя перамога
Спакойна глядзець на сябе старога.
10. Сама жизнь — это подарок. И с годами понимаешь, что жизнь была такой всегда, просто раньше из-за возраста ты так ее не воспринимал. А жить надо ради того, чтобы что-то оставить после себя.
Я живу во имя всего белорусского, живу ради служения белорусскому слову.
11. Белорусское слово для меня — абсолютно все: я им дышу, я им вижу, я им говорю, я им живу, я им хожу. Я не представляю себя без белорусского слова.
Отнять его у меня — я буду нем, глух и неподвижен. Я буду мертв.
12. Бог один, а конфессии — пусть не прозвучит это кощунственно — это все-таки профессия.
13. Настоящая поэзия вне политики. Политика как ветер — сегодня он жаркий, завтра — холодный, а поэзия — вечная…
Читайте также:
Павел Латушко рассказал, как Петкевич запретила ему идти на юбилей Бородулина
Кого из белорусских писателей больше всего издавали в советское время? Не всех вы знаете
«Настоящее чудо». Случайно нашелся неизвестный стих Бородулина
