Об Алесе Беляцком
Если честно, к моему стыду, я не знала, как выглядит Алесь Беляцкий. Я знала, что Беляцкий получил Нобелевскую премию, но никогда не запоминала его фото. И вот однажды меня вели к адвокату, и нужно идти головой вниз и руки за спиной, то есть я всегда видела только идущие ноги перед собой.
И я по обуви научилась понимать, кто за что сидит. Если простая обувь или спортивный «адидас», то наркотики, если мужские туфли или мокасины — то экономика, а если красивые кроссовки — то политика.
И в тот раз передо мной шел мужчина в красивых кроссовках. Насколько я помню, серо-красные кроссовки. Это оказался Алесь.
У меня немного с ним контактов было. Но все очень яркие.
Когда нас водили в душ, мы останавливались возле камеры Алеся, и оттуда всегда с ором доносились «60 минут» со Скабеевой (пропагандистское ток-шоу на российском телевидении — Ред.). И я думала: как они могут смотреть этот ужас в наших условиях? Но мне кажется, он просто хотел быть в курсе происходящего и фильтровал новости.
Однажды в камеру приехала женщина из колонии на зачитку апелляции или что-то такое. И она радостная зашла к нам и говорит:
«Представляете, мне только что Алесь Беляцкий нес матрас! Я ему говорю: «Алесь, мне впервые в жизни нобелевский лауреат подносит вещи!». Но потом ему запретили помогать, и половину дороги она сама несла свой матрас.
О Марфе Рабковой
И еще эта женщина сказала Маше Рабковой: «Марфа, это вы? Вы такая молодая! Вы там большая знаменитость, вас очень ждут!» И Маша так удивилась, что про нее знают и про нее говорят.
Спустя несколько дней эта женщина получше узнала Машу и сказала ей: «Вам там будет тяжело, там лучше не высовываться». И Маша сказала: «Я не смогу, если я вижу несправедливость — я не могу промолчать».
Маша, вот не помню, каждый вторник или каждый четверг ждала, что ее отправят в колонию, потому что приговор уже давно вступил в силу. И она на всякий случай собирала вещи.
И в тот день, когда ей пришлось уехать, она уже вещи не собирала так тщательно, поэтому нам пришлось спешить — и мы всей камерой ее собирали. Когда ее вывели из камеры на продол, мы с девочками на «три-четыре» крикнули: «Маша, мы тебя любим!». Это было очень искреннее.
Ее правда все уважали и испытывали теплые чувства. И она была рада, что уезжает в колонию, она говорила со слезами на глазах:
«Девочки, понимаете, мне не кажется, что я еду в колонию, я еду домой, я увижу маму!» Потому что она из Добруша. И гомельская тюрьма там рядом.
Меня очень тронула ее фраза, когда Марфа сказала, что
если бы у нее был выбор: ее приговор или до конца жизни не выходить из дома, то она бы согласилась никогда не выходить из дома, лишь бы быть с близкими рядом.
Она часто пересматривала фотографии мамы, папы, а также с мужем, показывала их нам — и все говорили, какая они милая пара и что Маша очень похудела.
Также Маша делилась своей философией, что когда наступит Беларусь будущего, не нужно карать силовиков, иначе мы уподобимся им и насилие никогда не закончится, — мы должны будем их простить и придумать им новые места реализации.
А еще она говорила, что в будущем будет работать проверяющей условий заключенных в тюрьмах, будет ездить с инспекциями по всем местам заключения.
Меня удивило, что она была там два с половиной года, но ее взгляды и ценности не изменились, она совсем не была сломлена.
Алесь постоянно передавал Маше приветы через разносчицу еды, говорил, чтобы она держалась и «Вясна прыйдзе». Ее лицо в эти моменты озарялось улыбкой. Вообще она часто улыбалась.
Читайте также:
дык а якое? снапы малаціць?