Совет Белорусского ПЕН-Центра 29 ноября принял решение об исключении из рядов организации политика и писателя Павла Северинца. Голосование проходило за закрытыми дверями, без присутствия журналистов. Немного света на то заседание пролил Владимир Некляев.
«По сути, в офисе на Золотой Горке состоялся показ очередной серии «Санта-Барбары» с классическим набором плачей, истерик, угроз: «Я вскрою вены!..» — а нам доказывают, что там состоялось заседание Совета Белорусского ПЕН-центра. Это унижает ПЭН, унижает его основателей, отношение к которым одна из героинь сериала выразила недвусмысленно: «Я мыслю PEN как наследство Быкова и Шермана…» — написал Некляев.
Мы обратились к переводчику, почетному председателю ПЕН-Центра Левону Борщевскому, чтобы тот рассказал свою версию событий.
«Фразы «вскрою вены» на заседании Совета не было. Конечно, был смысл, что это просто конец света, но о вскрытии вен никто не говорил.
Впрочем, по существу это ничего не решает. Была истерика со стороны Марии Мартысевич. И в таких условиях председатель ПЕНа Светлана Алексиевич должна была прервать заседание, потому что нельзя же его проводить под крики, вопли и плач. А она [Алексиевич — «НН»] оказалась не готова к этому, растерялась. Когда другие члены Совета под влиянием слез поплыли и сказали, ну давайте, если человек плачет, примем это решение сегодня, не будем слушать Северинца.
Я ответил, что так не делается, вы же обещали дать человеку время, выслушать его. На это пошла новая истерика со стороны Марии. У меня уже было подготовлено заявление о выходе из ПЕНа, я положил ее на стол, попросил зарегистрировать, и больше в работе Совета не участвовал. Хотел выйти из помещения, но другие члены Совета стали в дверях и просто меня не выпустили, поэтому я присутствовал до конца, хотя в голосовании не участвовал.
Это был чистой воды шантаж, с использованием запрещенных приемов, так решения не принимаются. Мы понимаем, что женщина кормит ребенка, что спорить с ней не нужно, но нужно было остановить заседание.
Когда начиналась заседание, то не было никаких формулировок. Это все звучало примерно так: «Исключите, и исключите именно сегодня, потому что завтра будет поздно, до этого времени Северинец захватит ПЕН-Центр». В таком ключе речь не может идти.
Я понял, если шантажом и дальше будут выбиваться нужные решения (а они будут именно так выбиваться, я это чувствую), то я там работать просто не смогу. Я бы остался в составе организации, но этого не предусматривает статус. Я не жалею ни на грамм, что вышел из рядов сегодняшнего ПЕНа, я сделал все правильно. Дальнейшее развитие событий это только подтверждает.
В ночь перед заседанием я получил письмо от Мартысевич, оно у меня осталось, где есть цитата, что «вы воспринимаете ПЕН как наследие Быкова и Шермана, а я воспринимаю как часть Международного ПЕН-клуба». Также она писала, что «вы употребляете слово «шантаж» как что-то плохое». Это значит, что она готовила этот шантаж.
Сама Алексиевич перед началом говорила, что предлагает отложить решение на две недели и все с этим соглашались. Подписчики на это кричали, что две недели — долго, максимум - день-два. Я говорил, для чего эта горячка, давайте зададим человеку вопросы. В конце съезда ПЕНа Северинец мне пообещал постараться публично больше не высказываться на данную тематику. И Орлову он то же самое сказал. Ну так дайте шанс человеку!
Никто Северинцу даже не думал звонить. Зачем? Женщина плачет, давайте быстрее. Это просто детский сад. Когда голосовали, то никакой формулировки еще не было. Просто исключить — и все. А формулировку уже придумали потом. Даже с процедурной, а не только моральной стороны, это выглядит не очень.
Голосование было закрытым, решение не было единогласным. Я в начале заявлял, что должен рассматриваться вопрос не только Северинца, но и Липковича, его хамство, употребления нецензурных слов. Мне сказали, что не время для этого, не надо ворошить грязное белье. Я ведь тоже человек, и меня можете довести до инфаркта. Но я спокойно это принял, через две недели, мол, вернемся.
Ну а потом был шантаж и слова «я умру, если Северинца не исключат». Я понял, что и в дальнейшем добросердечные люди будут вестись на это. Но организация не может так работать».
«Наша Нива» дала возможность высказаться поэтессе и третьей заместительнице председателя ПЕН-Центра Марии Мартысевич.
Мария Мартысевич, фото Ирины Ореховской, Белсат.
«На самом деле все было немного сложнее. И я хочу опровергнуть то, что написано в письме Борщевского и Некляева. Там не упоминают мое имя, но намек очевиден. Отмечу несколько моментов.
Истерика у меня действительно была. Вот только ее я совсем не планировала. Истерика случилась потому, что я не спала четверо суток: сначала был первое собрание ПЕНа, после совещания по поводу этой всей ситуации, плюс у нас сейчас административный кризис в организации… И плюс я мать двоих детей. И плюс я редактировала срочно работу, сдавала проект. Все это наложилось одно на другое одновременно, я была в таком состоянии, что расшатать меня могло что угодно. Да, я расплакалась и разрыдалась, хотя и пыталась сдержать себя.
Для меня, для многих других вопрос исключения Северинца принципиальный. И на собрании все настроены были, что Северинца нужно исключить. Были и предложения диалога, что нужно перенести решение этого вопроса… Но я сказала так: если Павел останется в организации, я уйду. И я положила на стол заявление, которое планировала подписать, если Северинца оставят. И такое же заявление, написанное фактически такими же словами, положил и Борщевский на случай, если Северинца исключат.
Я бы вышла из организации немедленно, но то же сделал бы и Борщевский. Поэтому говорить, что ПЕН шантажировала только я — неправильно. Борщевский делал то же самое, только не плакал. Это была игра ва-банк обеих сторон. И то, что Некляев в своем письме придал такое внимание моим слезам — что ж, я могу извиниться за то, что не смогла сдержаться. Но хочу отметить — никаких угроз вскрыть вены я не делала. Это неправда.
Тогда Алексиевич спросила, стоит ли решать вопрос с Северынцем сегодня. Проголосовали, что да, все же стоит. Как голосовали и кто голосовал по вопросу исключения его, я уже говорить не буду, это закрытая информация. Но все, что произошло — коллегиальное решение, принятое за закрытыми дверями в тот вечер. Никакого телефонного голосования, как пишет Некляев, не было.
Если Северинец вернется когда-нибудь в ПЕН, то я уйду. Его возвращение автоматом нарушить хартию PEN International. Для меня любые переговоры с людьми, которые так же, как Павел, шантажируют ПЭН, очень вредят организации. Переговоры говорят, что мы якобы учитываем идеи Северинца. Когда мы пытаемся его убедить, то мы якобы дискутируем по его позиции. А эта позиция категорически неприемлема и не стоит даже обсуждения.
Хочу уточнить еще одну свою фразу, которую почему-то подают обрезанной. Полностью она звучит так: ПЕН для меня это не наследие Быкова и Шермана, а подразделение PEN International, которое действительно может менять что-либо в мире. Я разделяю эти принципы и солидаризируюсь с резолюциями и мыслями, которые поддерживает мировое сообщество. И я не знаю, что бы сказали о сегодняшней ситуации Быков и Шерман, но знаю, как оценила бы ситуацию международная организация, членом которой я являюсь через членство в белорусском ПЕНе».
