Наталья Раентова рассказала «НН», как ее изменили и закалили восемь месяцев нахождения за решеткой.
Наталья Раентова.
«Понимала: укус просто так никто не оставит»
День своего задержания 29 августа Наталья прокручивала в голове много раз: что бы было, если бы она не поехала в город, если бы не встретилась с братом?
«Я пришла на женский марш, чтобы своими глазами увидеть людей, которые выступают за перемены. Я только своим глазам верю. А с братом мы уже встретились потом. Тогда задерживали в первую очередь мужчин на всех акциях — вот, видно, поэтому за ним и кинулись. А я уже на автомате стала его защищать», — рассказывает Наталья.
Видео брутального задержания Натальи и Александра в троллейбусе облетело многие паблики и СМИ. Моральные страдания омоновца Андрея Хомича были оценены в 2000 рублей.
Сестра и брат отбыли административные аресты, но на этом вопрос не закрылся.
«После того как я вышла после суток, то, читая другие новости, понимала, что у меня укус «не закрыт», его просто так никто не оставит. Я начала бояться людей в масках (меня от них колотило) и просто даже выходить на улицу. Но как только мое состояние нормализовалось, как за мной приехали. Задерживали с криками, для чего-то в глаза светили фонариком, заставили нагнуться и руки стянули стяжкой. Я еще даже пошутила: какой смысл в ваших стяжках, если я зубами кусаюсь!»
Прокурор запрашивал для Натальи два года лишения свободы, но судья Татьяна Оковитая вынесла более мягкий приговор — восемь месяцев заключения. Наталья считает, что все недоприговоренные ей месяцы впоследствии «списали» на брата.
«Я какое-то время анализировала всю эту ситуацию, но потом смирилась со сроком, приняла, чтобы сберечь свои нервы. И остальным девушкам советовала выключать мозг. Только в суде было обидно за неоправданную озлобленность омоновца: якобы я виновата в том, что видео с задержанием разлетелось в интернете, в «Карателях». И якобы после этого ему начали угрожать. То, что он прославился, — точно не моя вина».
С таким последним словом Наталья выступила на суде: «Высокий суд, я признаю, что укусила потерпевшего, но очень прошу принять во внимание тот факт, что сделала это непреднамеренно, в состоянии стресса и аффекта, о чем свидетельствует, в том числе, непроизвольное мочеиспускание. В силу чего я не могла ясно осознавать, что происходит. Также прошу принять во внимание, что я не имею никакого отношения к фактам угроз потерпевшему. Я не написала ни одного слова об этом в интернете, не дала ни одного комментария медиа, ничего не написала ни в чатах, ни в телеграм-каналах, ни в комментариях к чему бы то ни было. Я раскаиваюсь в произошедшем. Я готова понести наказание. Я очень надеюсь, что это наказание будет соизмеримо проступку. Спасибо, что выслушали меня».
«График СИЗО и колонии не испугал: я с детства встаю в 6 утра»
Месяц Наталья пробыла в Жодино, 4,5 месяца — в СИЗО на Володарке, а остальное — в Гомельской исправительной колонии №4.
«Если на Володарке в камере мы были как семья, то в колонии — просто соседки по камере», — объясняет разницу девушка.
За месяцы в СИЗО она успела пожить с политзаключенными Натальей Херше, Алиной Войцех, Стасей Миронцевой, Александрой Потрясаевой, Марией Бобович, Юлией Слуцкой, Марией Нестеровой. Пересекалась она также со студентками Касей Будько, Машей Каленик и Асей Булыбенко. День в Жодино провела с Ольгой Класковской.
«Спасибо моим сокамерницам за то, что прогулки у нас были почти каждый день (потому что если не идет кто-то один, не выводят никого). А благодаря Наталье Херше, мы гуляли именно в большом дворике. Хотя в какой-то момент нам сменили решетку, которая создавала естественную вентиляцию, и в самой камере дышать стало тяжело», — рассказывает Наталья.
На Володарке девушки почти постоянно рисовали, читали. Наталья заказывала из библиотеки себе Коэльо, в книгах которого нашла много близких ей мыслей. А еще в СИЗО какое-то время доходила газета «Новы час», откуда можно было узнать новости. Впервые за последние 10 лет жизни Натальей пришлось смотреть телевидение. То, что слышали в новостях, «переводили» на свой лад, расшифровывая, что же на самом деле происходит в стране. Правда, телевизор иногда отбирали: например, когда Наталья Херше объявила голодовку, после того как ей перестали передавать письма. Спустя время его, правда, возвращали.
Почти все время за решеткой Наталья провела в своей любимой фиолетовой пижаме, которую успела положить в тревожную сумку перед тем, как ее забрали. Вместе с этой красной курткой она согревала девушку и когда отключили отопление, и на морозных прогулках.
Особенно тепло Наталья вспоминает то, как они отмечали Новый год:
«На один день в камере нам разрешили повесить снежинки: их вырезали из бумаги ножницами, за которыми можно обратиться к надзирателям, чтобы постричь ногти. У нас к празднику было масло, сгущенка и бисквитные коржи — сделали торт. Думали, что отбой будет по традиции в 22.00, поэтому пришлось отметить Новый год в 21.00. Но уснул после этого мало кто: в полночь мы слушали колокола из костела неподалеку. В общем, спасибо костелу за все те колокола, что мы слышали».
В душ женщин водили раз в неделю на 15 минут, для Натальи таких минимальных гигиенических процедур было достаточно. Болела она только один раз, застудившись в Жодино: там почти никогда не закрывали окно, потому что вся камера, кроме Натальи и еще нескольких, курила каждый час.
«Я привыкла ко всякому за жизнь. Я не девочка-девочка, как бывают, знаете. Отец умер, когда мне было шесть лет, поэтому мне рано пришлось помогать матери по хозяйству. И когда у обычных детей были выходные — я работала, поднимаясь в шесть утра. Так что график СИЗО, а потом и колонии меня особо не испугал».
«Моя бригада должна была шить милицейские штаны»
На Володарке Наталью поставили на профилактический учет как склонную к захвату заложников и администрации. Поэтому надо было постоянно передвигаться в наручниках. В Гомеле к этому добавилась формулировка «склонная к экстремистской и деструктивной деятельности» и указывавшая на это желтая бирка на робе.
«В колонии все осужденные привыкли, что с бирками ходят или склонные к суицидам, или лица с уменьшенной вменяемостью (осужденные по статье 106 УК). Женщины из моего отряда №15, когда присмотрелись ко мне, спрашивали: «Ты же вменяемая, кажется, почему на тебе бирка?» Я шутила, что это у меня такая статья — «Всё включено».
И объясняла, что за оно, потому что мало кто о ней знал. В колонии сидели в основном за мошенничество, убийства, наркотики».
Свой переезд в колонию Наталья вспоминает как один из самых счастливых моментов. Она впервые за долгое время могла видеть небо и солнце без решеток:
«По приезде меня на две недели изолировали в карантинном помещении. И перед сном я постоянно смотрела в окно, разглядывая небо и звезды, луну. Пока не засыпала. Это было истинное наслаждение».
После освобождения Наталья максимум времени проводит на природе, в парках. «А еще за решеткой я каждый день вспоминала свою постель. Помню, как еще после возвращения с суток не могла нарадоваться, что, наконец, сплю в своей постели. И сейчас происходит то же самое», — добавляет собеседница.
Помещения в колонии Наталья сравнивает с палатами в пионерских лагерях. Называются они секциями. Секция Натальи была рассчитана на 16 человек (но бывают и на 30). В них женщины проводили время только ночью, так как с 7.00 до 22.00 были заняты работой и другими внутренними обязанностями.
«В шесть часов у нас был подъем, в 6.20 завтрак, а в 7 уже проверка и построение на работу на так называемую фабрику. Я должна была провести в колонии всего пару месяцев, поэтому серьезной работы мне на фабрике не дали — нет смысла вводить меня в сложный технический процесс, если я скоро уеду. Меня поставили на обрезку ниток. Самое смешное, что бригада, где я работала, шила милицейские штаны. Казалось, кто-то решил пошутить, учитывая мою статью», — улыбается Наталья.
За обрезку ниток Наталья даже получала рубль-два в месяц. Кроме основных обязанностей, на нее налагали и другие: например, разгрузить продукты для кухни, помочь почистить овощи, рассыпать по территории песок, убрать с асфальта лужи. Дежурные также должны были мыть лестницы и санузлы.
«Песок таскать было довольно тяжело, но я просила любую работу, так как время за работой летело быстрее. Ну и это хоть какая-то физическая нагрузка», — говорит Наталья.
«По внутренним правилам, учат быть нелюдями»
Конфликтов с соседками у девушки почти не было. Хотя пару раз ее доводили до слез.
«Если заселяешься всего на пару месяцев, то ты почти никто для так называемых «дальнобоев», которым сидеть 10 лет и больше. Со своими правилами и замечаниями к ним идти бессмысленно, что-то доказывать. А если я не могла обсудить конфликт, покричать или просто побыть, наконец, наедине с собой, то меня сразу бросало в слезы.
Постепенно я научилась ни на что не обращать внимания. И если никому ничего плохого не делать, не говорить, то со всеми жить можно. Везде же люди, хотя, по внутренним правилам, там и учат быть нелюдями: например, нельзя ни с кем сближаться, дружить, помогать и дарить другим свои вещи».
С такими правилами никак не вязалась любовь Натальи к смеху. Собеседница говорит, что привыкла в диалогах с людьми всегда улыбаться, а это всех смущало — как соседок, так и сотрудников колонии.
«Мне все время за это делали замечания, думая, что что-то не так, раз я улыбаюсь. Но находились те, кто отзывался на улыбку позитивом. И я очень благодарна сотрудникам, которые даже на вопросы могли ответить нам вежливо, по-человечески. Такие мелочи за решеткой очень ценны. Не знаю, конечно, почему хорошие люди продолжают работать в этой системе».
«Поняла, что вернусь домой, а там не будет ни брата, ни собаки»
В Володарке Наталья получала письма только от мамы. В Гомель ей уже начали доходить и от чужих людей (правда, немного — всего около 20 писем почти за три месяца). Девушка знает, что отдали ей не все: например, не передали письмо, где было написано, сколько присудили брату.
«В любом случае на выходе у меня и всё это отобрали. Меня и еще двух женщин выпустили очень рано — в 6 утра. Шел сильный дождь, мы в сланцах. Мама должна была приехать только ближе к 11. Чтобы не стоять возле колонии, поехали на вокзал на троллейбусе: я сразу поймала флешбеки с моего последнего катания в этом транспорте в Минске. На вокзале несколько человек отказали мне в просьбе позвонить. Тогда я села и стала перебирать свои вещи. И только там увидела, что у меня отобрали мою переписку. Даже выдрали из тетрадей большую часть выписанных цитат из книжек, календарик с датами, когда я писала матери и когда она мне. Я расстроилась и расплакалась. Потом мне все же дал позвонить один парень, я потелила маме.
Прежде всего спросила у нее, как моя собака. Выяснилось, что собака умерла еще в феврале, перед моим судом, просто мне не рассказывали. Я поняла, что вернусь домой, а там не будет ни брата, ни собаки. А это мои первые друзья и защитники. Возвращение было тяжелым… Хотя мама и встретила меня с котлетами и блинчиками — я мечтала о них все время!»
Наталья отмечает, что колония, как это ни странно, сделала ее спокойнее и менее эмоциональной. Вещи, которые раньше выбивали из равновесия за секунду, теперь стали привычными:
«Накричать сейчас, кажется, я вообще неспособна. Словно всё, что можно было, я прокричала в себе. А еще раньше мне было очень некомфортно находиться среди большого количества людей, сейчас и это под силу».
По образованию Наталья — инженер-программист. В последнее время она работала на госпредприятии. Сейчас думает над тем, чтобы снова устроиться по специальности. Главное — не в государственное учреждение.
«На госпредприятии я столкнулась с тем, что люди создают видимость работы и выполняют ее лишь бы от них отстали. Главный девиз: как есть так есть. Мне такое не понятно. Если бы каждый выполнял свои обязанности как положено, в стране все могло быть иначе, мне кажется. То же правосудие, возможно, восстановилось бы, если бы люди честно выполняли свою работу. Очень хочется, чтобы правосудие в страну вернулось, так как от этого страдает масса людей, не только «политических».
