Иллюстративное фото
Бобруйчанин Иван Манько недавно вышел из изолятора после 30 суток. Его задержали 25 марта: в городе в тот день люди гуляли маленькими группками. У Ивана под незастегнутой курткой была видна красно-белая майка.
Мужчина раньше сидел в Бобруйском ИВС. «Недавно сделали ремонт, многие камеры небольшие и по-своему уютные (если так можно сказать о тюрьме), можно было попросить книгу или даже настольные игры. На койках не запрещалось лежать днем, матрасы всегда были. Свет ночью приглушали. Большинство сотрудников — дружелюбные молодые ребята», — описывает он прежний быт.
Порядки, по словам Ивана, изменились внезапно после 31 марта. В тот день якобы была проверка, в ходе которой решили, что политическим здесь сидится слишком хорошо, как в санатории.
«Сначала у арестованных по статье 24.23 отобрали личные вещи, сменную одежду и еду из передачек. Спустя несколько часов шестерых политических арестантов заперли в камеры на четверых, где кроме нас уже было два вора. Со всех коек были убраны одеяла, матрацы, постели. Каждому вору принадлежала отдельная койка, нам шестерым достались две — спали мы парами по очереди. Свет ночью не выключался. Ворам давали двойную пайку — наверное, чтобы меньше жаловались и чтобы заставить нас прекратить голодовку. Курить разрешали только им. Сокамерники просили бумагу и ручку, чтобы написать жалобу, но их, конечно, не дали.
В смены одного из сотрудников с нами часто случалось что-нибудь плохое. В одну из ночей нас попытались заставить выстроиться в шеренгу у двери, а когда не получилось, утром под видом внеплановой проверки охранники вывернули мусор на койку, разлили возле помойного ведра воду и разбросали наши немногочисленные вещи. Сотрудник угрожал нам: «Это только начало». Но, правда, когда мы взбунтовались, начальник ИВС запретил издеваться над нами такими способами».
Бунт заключался в том, чтобы перестать придерживаться правил. Например, арестанты демонстративно ложились на койки под самыми видеокамерами в то время, когда лежать на них было якобы запрещено, не обращали внимание на крики охранников или вступали с ними в перепалку. Работало это, пока политических было шестеро и они держались вместе.
Иван и еще несколько человек с начала ареста держали голодовку.
«Из-за этого дважды приезжали из прокуратуры, спрашивали, не бьют ли нас. А когда мы пытались рассказать о том, что нам не дают спать, включают свет и иногда радио по ночам, держат в перенаселенных камерах, издеваются, они относились к этому спокойно и больше ничего не слушали.
Из-за голодовки о нас все время якобы беспокоились. Говорили, что мы наносим вред себе и наши близкие напрасно нервничают, но писем от них не передавали и не улучшали условия содержания».
В итоге голодовку решили закончить, но, признается, Иван потом об этом пожалели.
«Дополнительные проверки, перенаселенность камеры, ночные побудки с требованием назвать фамилию, запрет на еду в передачах, кроме сухарей, печенья или хлеба (мне, как вегетарианцу, разрешали еще орехи и сухофрукты), запрет на переписку. Из личных вещей оставляли только одежду, туалетную бумагу и, если повезет, зубную пасту и щетку. Условия были максимально приближены к карцеру. А последние дни перед освобождением нас стали по вечерам запирать на несколько часов в настоящий карцер».
Рассказать об условиях за решеткой бобруйчанин решил, потому что обеспокоен, что такая практика будет продолжаться.
«Тогда другим людям, как и нам, придется принять душ один раз за 30 суток, мерзнуть из-за нехватки одежды и одеяла, пару дней пить сильно хлорированную воду, остаться без писем близких и уехать домой на машине вместе с милицией, чтобы не дай бог у ворот ИВС тебя не обнял родной человек».
