Минчанин Михаил Дулько 8 ноября оказался одним из тысячи задержанных во время акции протеста. На следующий день его отпустили, назначив наказание в виде штрафа в 15 базовых величин. Вот, что пишет он о своём задержании.
Фото Александры Пилипович-Сущиц
С учетом того, что маршей было уже 13, и это рано или поздно должно было произойти — это произошло. Меня загребли в воскресенье 8 ноября.
Тем, кто любит читать новости вкратце, сообщаю — у меня все в порядке. Для меня вся история прошла лайтово, через сутки меня выпустили из тюрьмы Жодино со штрафом в 15 базовых.
Сейчас, 10 ноября, сижу в машине под этим же заведением — тюрьма в Жодино — и жду выхода своего друга. Он был в воскресенье со мной, но его почему-то не осудили до сих пор. Наверное, потому что в списках задержанных на утро 10 ноября по Жодино значилось 700 человек. А судей вчера вроде работало только двое.
Делать здесь, в Жодино, под тюрьмой особенно нечего, поэтому для тех, кто любит в подробностях, рассказываю подробности приключений.
Восьмого в воскресенье выдвинулись к ратуше.
— Здесь уже всех разогнали, надо идти к стеле, — это кто-то подсказал из наших или сочувствующих.
От собора на Свислочь открывался панорамный вид: по газонам вдоль одного берега реки каратели ловили протестующих. Тут и там на земле прессовали людей. Крутились бусики, в которые тащили и паковали задержанных. Основная масса «наших» была оттеснена на дальний для нас берег. Людей вдоль реки стояло не больше 1000 человек. Но было видно, что перейти мосты ко Дворцу спорта менты не дают — пакуют.
И мы двинулись к стеле. По тому, как вокруг паковали в бусы, по тому, сколько было ОМОНа кругом (идешь такой себе, бочком протискиваешься — «извините», «разрешите», «дайте пройти»…) было уже понятно, что сегодня вероятность заночевать не дома предельно высока.
На стеле людей собралось несколько тысяч. К проезжей части народ старался близко не подходить, жались к «Планете».
С боку от «Планеты» работает кофейня «на вынос». За кофе мы и отправились.
Вот так, со стаканчиком в руках, отхлебывая капучино, я и наблюдал, как из всех щелей, из всех подворотен, из ниоткуда посыпались космонавты в черном. Сыпались очень быстро. И отлично понимали, что делать каждому бойцу. Закрыли каждый выход, каждую дверь, каждый люк. Тогда еще из-под кофейни не было видно масштабов операции, но потом я оценил: думаю, они закрыли все подходы к стеле меньше чем за 2 минуты. То есть к тому моменты, когда мы допили кофе и решили — пора уходить — уходить было некуда в принципе. Мы стояли в центре событий — народ волнами шугался, ища выход из ловушки. Между этими волнами бегали каратели самых разных мастей и экипировки. Людей задерживали, по какому принципу выбирали кого задержать — было непонятно.
Пожилая женщина, плача, ругалось со старшим:
— Почему я не могу здесь выйти?! Мне здесь ближе к дому! У меня больное сердце. Пустите меня!
Он ее так и не пустил.
— Выход там, — махнул в сторону «Юбилейки».
Ну раз «там», то все, кто слышал разговор, включая нас, двинулись к гостинице. У гостиницы окончательно стал понятен масштаб п*****а [катастрофы — Ред.] — выходов не было, это была настоящая ловушка, как на зверей — закрыто всё.
И это «закрытое всё» было черное от шлемоголовых. Их не просто расставили, где надо. Их намазали на местность толстым слоем.
Сколько позволял ландшафт, как на батальной сцене по карте местности перемещались коробки карателей, построенные как римские легионы, щиты только добавляли сходства. Каждый проход и выход от стелы перекрыли не менее, чем в две-три шеренги. Внутри периметра без остановки продолжались задержания. Со стороны улицы Мельникайте была растянута колючая проволока. За ней, в ряду карателей, стоял омоновец и в громкоговоритель вещал:
— Могут выйти только женщины! Все мужчины остаются внутри! Мужчины, даже не пытайтесь выходить!
Казалось, что омоновец с мегафоном договорит текст по-русски и повторит его по-немецки.
Тонкий ручеек понурых, с поднятыми плечами женщин, сочился через организованный проход. Понятно, что мы ручейком воспользовались, вытолкнув наружу знакомую. Предварительно я скинул ей свой мобильник и ключи от машины.
Было атмосферно: рыдающие женщины за колючей проволокой; мужики, прощающиеся с боевыми подругами и дающие последние наставления; моя знакомая, ревущая навзрыд: «Я останусь с тобой!»; крики и стоны, задерживаемых внутри периметра; шеренги солдат, сжимающих пространство; омоновец с мегафоном.
Курбаков может гордиться — провел блестяще спланированную милицейскую операцию. Будет, чем похвастаться друзьям, родственникам, всем, кто оценит «наша служба и опасна, и трудна».
А мы пошли занимать места в ближайший автозак. Через минуту нас подхватили под руки и упаковали. Просто омоновец сказал: «Пройдемте с нами». Не били.
Те, кто до сих пор не знает, как выглядит автозак — внутри маленькие отделения, на манер одежного шкафчика справа-слева, а в жопке автозака — отделение побольше, за решетчатой дверью.
Нас посадили «в жопку», и практически сразу автозак тронулся с места. Видимо, ждали только нас.
— Мужики, пересчитайтесь, — скомандовал конвоир.
Мы рассчитались: в «жопке» было семеро, всего в автозаке, кажется, 25.
Одному человеку было плохо: — Я сердечник, задыхаюсь.
Его выпустили из камеры, и дальше он ехал, сидя рядом с конвоиром.
А тем временем уже 4 часа вечера. Волонтёры говорят, что вышло пока совсем немного задержанных и просят не толпится перед выходом. Жду…
