Анатолий Клещук. Фото: фейсбук Виктора Павлова
— Анатолий, кажется, уже все, что можно, сфотографировано. Сегодня у каждого в руках фотоаппарат, а в интернете столько красивых фото.
— Все сфотографировано? Я думаю, нет. Так можно сказать, что и жизнь кем-то уже прожита, можно умирать — и все. Как писал некогда Есенин «…в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Каждый думает, что в его жизни что-то происходит впервые и не так, как у всех, — в какой бы стране ни жил и в каком историческом периоде ни оказался.
Например, зачем использовать фильтры, фотографируя закат?
Если бы мы всегда снимали одинаково прекрасные закаты Солнца, то все бы привыкли, что, да, закат светила должен быть именно такой. Это не интересно. Если ты делаешь слишком красивое солнце, теряются другие детали.
Если мы хотим показать правду жизни, то и фотограф должен представить эту правду. В фотографии нельзя фальшивить, как и в жизни. Если хочешь показать красивую Беларусь, найди этот момент, это состояние, к которому не надо ничего добавлять, это и будет искусство. Поэтому я не сильно надеюсь на отфильтрованные фотографии — посмотрю эти материалы и не лайкну, не отмечу. Я вижу, что это довольно искусственно. Мне кажется, важна сама жизнь, как она есть.
— Вам нравится современное искусство фотографии?
— Многие современные фотомастера видят жизнь концептуально и делают соответствующие фотографии. Мне больше подходит обычное видение — то, что я наблюдаю, мне нужно все показать четко и понятно для зрителя. Это не мой стиль, мне не хочется такой фотографии. Но она должна быть. Мне также интересно проследить, как человек представляет фотоискусство и что он делает в этом фотоискусстве. Но я по-другому устроен изнутри.
— А ваши фотографии 20—30-летней давности — и сейчас… Взгляд фотомастера Клещука изменился?
— Иногда смотрю на старые фото и думаю, что мне нравится, как я снимал, например, этого кузнеца. Может быть, сейчас я бы так и не посадил его. Почему я именно так хотел тогда сделать? Я мог бы сфотографировать его иначе: как он кует металл и все такое, с огнем, а тут он просто сидит возле наковальни и курит. Если бы это была работа другого фотографа, я бы сказал: «Да, это интересно».
Но у меня никогда так не получалось, чтобы я приехал, сфотографировал и все — шедевр (хотя я не люблю это слово) готов. Нет, мне нужно понять, зачем я сюда приехал?
Хотел ли я именно так сфотографировать этого человека? Или все же нужно сфотографировать его как-нибудь иначе? Чтобы я вернулся из редакционного задания и был доволен собой, такого никогда не было.
И то, что я трачу очень много времени и материала, мне это всегда не нравится и грызет. Думаю, зачем я так много снимал, все равно в газету пойдет одна фотография — первая, которую я сделал. Как правило, отбирают обычно именно первую фотоработу. А мне всегда кажется, что дальше будет интереснее, появятся какие-то другие эмоции. Мне хочется, чтобы мои фотоработы отличались — и качеством, и эмоционально.
— Есть разница между фоторепортером и фотографом?
— Конечно. Репортер должен запечатлевать жизнь, действие — во всяком случае, мы раньше так думали и делали. Хотя сейчас показывают старые фотоснимки, где, например, просто стоят взрослые и дети — и это считается произведением фотоискусства, а тогда нам казалось, что это неправильно.
— Как вы попали на работу в газету?
— Моя первая фотография была напечатана в «Вечернем Минске» — что-то сфотографировал на Минском море, на фотографию «наложил монетку» — будто это солнышко, получился фотомонтаж. Помню, поехал во время обеда в редакцию, сказали: «Красиво» и опубликовали. Так, немного позже, я начал сотрудничать с «Красной сменой», «Минской правдой». Снимал и делал фото на выходных. Брали в издании в основном фотоработы о рабочих (я тогда работал на 407-м авиаремонтном заводе), о самолетах. Мне показалось это интересным: захотелось больше самовыражаться, более глубоко заниматься фотографией.
В 1981 году я уволился с предприятия и устроился на работу в фотолабораторию Белорусского государственного университета. Позже поступил на журфак БГУ, стал работать в «Сельской газете». Все фотографы тогда мечтали печататься в газетах. Это был уровень: «Красная смена», «Знамя юности», «Советская Белоруссия», «Звязда».
Помню, приезжаешь в деревню, а тебя встречают высокие должностные лица — секретарь райкома партии или первый секретарь райкома комсомола на машине возит. Показывают все свои достижения, потом столы накрыты и все прочее. Как же ж, корреспондент из Минска приехал, а мне всего 28! Конечно, соблазн, пришлось выбирать: либо я работаю по-настоящему, или живу по их правилам.
В то время журналистов очень уважали, отец очень гордился тем, что я работаю в газете, сейчас значимость этой профессии нивелировалась.
— А часто вам приходилось подстраиваться под какие-то правила? Все-таки газеты существуют по своим законам, в отличие от работы свободных фотомастеров.
— Да, было и такое, что партийные руководители «советовали», как и что нужно фотографировать. И сейчас я в работе, конечно же, учитываю редакционную политику. За долгие годы научился понимать, что пойдет на первую полосу, а что нет.
— И каким должен быть снимок на первую полосу?
— Он должен цеплять: либо это очень интересная личность, либо событие, подсмотренное явление жизни. Фотоснимок должен вызывать у человека удивление, эмоцию. Из чего он соткан, фотограф иногда сам не всегда понимает — свет, композиция, событие, мимика — все это должно быть. Такая фотография живет только один день, но в ней должно быть нечто большее, чем просто фиксация происходящего. Она пишет историю.
Фотокорреспондентов не считают фотохудожниками, газета — это конвейер, производство, и мы работаем «на полосу».
— Анатолий, вам больше интересно снимать людей, события, или природу?
— Мне все важно, но на это нужно время. Сейчас у меня в приоритете человек и его дело. Зачем мы живем? Кому мы это показываем? Для кого мы все делаем? Для человека. Просто так снимать дикую природу — это, конечно, прекрасно, но даже фотографируя ее, нужно понимать — для чего и кого.
— А как вы вообще начали делать снимки?
— Честно говоря, думаю, все началось с игры. У моего отца в то время был хороший фотоаппарат «Москва-5», гармошка такая. Мы с братом гордились этим, конечно, в те времена очень модно было иметь фотоаппарат, фотоувеличители, проявители и все прочее. Он снимал довольно редко, но, когда это происходило, мы с братом смотрели как зачарованные. Кстати, отец как-то двух лосей сфотографировал, снимок напечатали в Слуцкой районной газете.
Но отец прятал от нас аппарат, потому что мы были такие «любознательные», что частенько портили домашнюю технику — хотелось посмотреть, что там внутри, например, у часов или в швейной машинке. Он боялся, что мы испортим его фотоаппарат.
В школе я ходил в кружок, но, кажется, мне не интересно это было, все ходили, и я пошел.
В армии немного снимал, тогда все делали красивые дембельские альбомы. А после армии я увлекся фотографиями, работая на заводе, каждые выходные куда-то ездил: под Минск, в Беловежскую пущу.
В 90-е в Минск стали привозить выставки. Огромное впечатление произвела экспозиция литовского фотохудожника Ромуальдаса Ракаускаса «Кветень». Я ходил на нее три раза. Смотрел и думал: почему я не вижу того, что видит он? Вот фотография — большая, черно-белая, с обычными жизненными сюжетами, которые существуют вокруг тебя, но ты их раньше не замечал — это было какое-то чудо.
Чтобы понять, что такое композиция в фотографии, я начал читать историю искусства и смотреть фотографии мастеров, стал изучать специализированную литературу, выписывал журнал «Советское фото».
Учился на журфаке, а возможно мне надо было на «изобразительное искусство» поступать, не знаю. Плохо, что у нас нет высшего фотографического образования. Я, например, до всего доходил сам, учился по фотографиям своих старших товарищей и коллег, во многом мною руководила жизнь.
— Какие авторитеты были? Кого считали своим учителем?
— Юрий Васильев, Евгений Козюля, Валерий Лобко — они были для меня, как боги, настоящие мастера! Наталья Дорош — там такая энергетика, жизнь, Полесье… У нее такой взгляд зачарованный, идет по полю и такие кадры видит, что просто взлет.
Газетные фотомастера: классика Василия Пескова (газета «Комсомольская правда»). Как он красиво писал, как показывал природу. Да, конечно, у нас сейчас хорошая техника, мы может и лучше снимаем, но как он фотографировал волков или лисиц — каждая фоторабота трогала.
Мне очень нравился Юрий Рост. Я вырезал его фотографии с короткими текстами, читал и думал: «Как здорово, когда мастер умеет и фотографировать, и писать…»
В Беларуси мне нравился фотомастер из «Вечернего Минска» Юрий Захаров. Никто его может сейчас не помнит, но он красиво показывал жизнь. Был такой Слава Дубинка, в «Слуцкой газете» работал, дружил с моим отцом. Он очень интересно видел жизнь — и напрямую, и через камеру. Может, это и был толчок для меня, что вот я не хуже.
— Анатолий, ваши фотографии очень известны. Часто ли вам делают комплименты?
— Мне говорят, что мой стиль ни с кем не перепутаешь. А я полагаю так: «Ну подумаешь, фотографирую, ничего такого и не сделал». Я вот смотрю на других: вроде бы находились рядом, а почему он увидел что-то более интересное, а я нет? У меня часто бывает так, прихожу и не знаю, что снимать — это или то. Но понемногу присматриваешься, и уже вырисовывается определенный сюжет. У кого-то это происходит, может, и по-другому, а у меня такой склад ума и характера — мне нужно вникнуть, ужиться.
Но вообще, мне нравится, что я простой фотограф.
Да, мне нравятся какие-то мои произведения, но после Чернобыля, после тех больных детей, которых я фотографировал, у меня уже нет ощущения, что я снимаю что-то важное…
— У вас был цикл о детях Чернобыля, очень пронзительный. Расскажите о нем. Сколько времени вы над ним работали?
— Лет семь, наверное. Когда случилась авария на ЧАЭС, у нас об этом ничего не говорили, и только через пять лет организовали первую выставку. Там были в основном снимки только из чернобыльской зоны: дома, людей не было, о больных не знали или не говорили. И только когда пошли первые жертвы — больные дети — вот тогда мы поняли, что есть другая сторона Чернобыльской трагедии.
Можно было плакать, ай, уехали люди. Ну, сколько можно об этом вспоминать? Вот бабушка плачет на фоне дома — ну да, она не хочет уезжать, но в это же время в больницах умирают дети. Мне казалось, надо ходить и показывать это. Это была моя личная инициатива. Меня критиковали, что показывал черную сторону жизни Беларуси.
Было бы интересно продолжить эту тему: как сложилась судьба этих детей? Что с ними стало? Где живут, работают? Нужно искать форму, чтобы было интересно. Хотел продолжить цикл, но в газете мне сказали: «Клещук, хватит баламутить общественное сознание, это не надо, мы уже прожили это горе».
— В ваших фотографиях читается огромное чувство.
— Я считаю, любовь — это главное. Я люблю людей, которые что-то делают, мне нравится, когда кто-то делает не то, что ему сказали, а ищет свое дело, бережет его, развивает. И если он дает добро, чтобы я приехал и пофотографировал, для меня это просто сказка.
Я люблю деревенскую жизнь: эту стихию, песни, гармонистов.
— Работая вместе в «Звязде», мы с вами делали в интернете великолепный цикл про гармонистов: фото, видео и рассказ о них.
— Да, мне этот проект очень нравится. Я не музыкант, но мне всегда музыканты нравились, любил свадьбы смотреть, как они играют. Их уже мало осталось, и нужно как-то это сохранить. Можно еще сделать какую-то серию деревенских музыкантов начала века. Пока еще есть такие люди.
Вот недавно нашел двух братьев. Знакомый сказал: «Анатолий, поехали познакомлю с гармонистом, он был начальником милиции в трех районах». Я приехал, а у него и брат музыкант. И еще своего земляка, что жил по соседству, позвали, он тоже играет на гармошке. Получилось трое музыкантов.
Сначала не хотели фотографироваться, сидели, выпивали, разговаривали. Я спрашиваю: «Ребята, могу ли я вас снять?» Нет, говорят, давайте в следующий раз. Говорю, если я вас сегодня не сниму, значит, я вас никогда не сниму. И потом как-то нормально дело пошло, они мне в итоге сказали: «Какой ты молодец, ты нас так завел. Такого еще не было».
— Анатолий Викторович, у вас еще есть альбом по обрядам. Вы, наверное, уже все белорусские обряды отобразили?
— Да, ездил снимал и Коляды, и Купалье, потом больше и больше. Собрался какой-то материал, да и что-то хорошее получилось. Мне эта тема нравилась. Это очень важно сохранить. С каждым годом я вижу, что людей в деревнях все меньше и меньше. Например, еще пять лет назад в обряде участвовало полдеревни, а сегодня остались две старушки.
Мне рассказывали, в деревне Дятловичи Лунинецкого района местные купили мой альбом «Хоровод белорусских обрядов», листают и говорят: «Вот этой бабушки уже нет, умерла, этих людей нет, уехали».
Страшно от того, что это может бесследно исчезнуть, почему я стал тех же гармонистов снимать — все это постепенно уходит. Я бы может и не взялся за эти темы: гармонистов, обряды, но вижу, как это исчезает.
Скажем, Екатерина Панченя — бабушка, руководитель фольклорного ансамбля «Междуречье» в деревне Погост, ей почти 80 лет [Екатерина Панченя умерла через полгода после интервью, в сентябре 2023 года — НН]. «Юрьевский хоровод» — обряд, которым живет деревня, она еще держит этих людей, этот обряд. А если уйдет, кто будет этим заниматься?
Должна быть молодежь, а молодежь уезжает, ей нужно выживать.
— А вам не кажется, что аутентичность и глубинный смысл из этих обрядов стали выхолащиваться, зачастую нам показывают коммерческую красивую картинку?
— Если фотографировать, не понимая обряда, — да. Надо понять: зачем и откуда. Я снимал, например, обряд, когда плугом пахали речку, чтобы вызвать дождь. Потрясающий обряд — такие эмоции, стихия! И это все было так естественно.
Деревни умирают, умирают и обряды. Помню, я собирался показать обряд «Перенос свечи» в церковный праздник Никольской свечи. Свечу переносят из дома в дом, чтобы в деревню не пришла беда. Пока собирался, пока приехал — в деревне все умерли.
Люди всегда верили, что свеча поможет им в трудные времена, а нет людей, нечего и спасать…
Снимал обрядовые «Похороны куклы»: 2-3 года назад в нем принимала участие вся деревенская улица, а сейчас хорошо если с десяток престарелых женщин соберется. А что будет через пять лет?
С другой стороны, соглашусь, что какой-то коммерческий налет есть, нет уже той доверчивости и душевной чистоты. Я вот намеревался как-то ехать на Юрия пофотографировать, когда носят елку по деревне. Не раз снимал этот обряд, звоню, а меня спрашивают: «Вы из газеты? Нет, не пойдем, если бы с телевидения…». Или соглашаются, но сходят в два-три дома, якобы «галочку» поставили. Понимаю, что это старые люди. Если дети бегают или юноши, им по 18-20 лет — это понятно, а если бабушка в 70 лет ходит, какое там веселье? Для людей это уже предмет торговли. Не знаю, может, это и не плохо, надо же им как-то выживать. Вижу, что деревенские работают на этих фотографов, на кино. А мне хочется, как раньше — приедешь в одну деревню, и не вмешиваешься ни во что, смотришь, как все там происходит.
— Где еще осталась эта аутентичность?
— В Полесье остается. Тот же фольклорный фестиваль «Зов Полесья». Там собираются очень увлеченные люди, мастера, которые что-то еще понимают в этом деле.
— А в архитектуре?
— Деревянной архитектуры больше на Полесье, каменных строений — на Гродненщине. Слава Богу, все это поддерживается, хотя и новоделов много. Я их не люблю, но все равно считаю, что Мирский замок, например, нужно было реставрировать. Без них Беларусь не Беларусь.
— Например, ко мне приехали друзья и говорят: покажи нам настоящую Беларусь — куда их отвезти? Можете назвать топ-5 мест?
— Не знаю. Я бы сказал: «Откройте «Планету Беларусь».
— Ладно, тогда так: «места силы» Клещука: архитектура, природа, событие.
— Ох, таких мест много. Ну вот мне почему-то всегда нравилось, душа моя успокаивалась, когда приезжал на Мстиславщину. Может, потому, что там родина моей матери. Какие там ландшафты, город, архитектура, люди, река Сож. Мне так хорошо на Мстиславщине, в других местах такого ощущения не было.
Или вот, кажется, рядом Логойщина, столько раз там бывал, но иногда рядом едешь, увидишь такой свет или ракурс, которого раньше, кажется, не видел.
Да что далеко ходить, за Шабанами весной необычный вид — цветущее рапсовое поле и город!
Из обрядов я рекомендовал бы посмотреть тех же «Царей», так как нигде такого нет.
Мне еще нравятся Лельчицкие Коляды, Коляды на Любанщине, как студенты устраивают Богач — очень интересно. Может, все это по-новому, сейчас больше постановки делают, но все равно интересно. И конечно, Погост Юрия.
— А какой у господина Клещука любимый проект?
— Не люблю слово «проект» — лучше серия, цикл, проект — модное коммерческое слово. Может, «Беларусь. Земля Песняров». Я когда-то делал альбом о местах, где родились наши песняры — Якуб Колас и Янка Купала. Почему бы еще раз не проехать и не посмотреть на эту землю по-новому? Я уже знаю, куда поеду, мне важно увидеть еще раз эти места.
Или стихи про наших мамочек. Многих поэтов не знают у нас, не слышали, а как они пишут о своих матерях. Я подумал, а что, если иллюстрировать фотографиями матери их творчество, показывать вечное через образ матери?
— Какие еще планы?
— Планы? Их очень много. Например, мне хочется сфотографировать аутентичную деревню в Гродненской области зимой: белые крыши на холмистом ландшафте. У меня может таких хороших фотографий со снегом нет, потому что у нас зимы не очень сильные — всего две-три недели, поэтому надо быстренько работать.
Я хотел бы проехать по Дуге Струве (геодезические сооружения, которые использовались для определения размеров и формы Земли. — Ред. — В Беларуси насчитывается 31 пункт Дуги Струве, 5 из которых входят в список ЮНЕСКО). Я уже снял несколько, но хочу все 5. Беларусь в этом плане уникальна — на нашей территории расположена 31 точка, это больше, чем в других странах.
Я хотел бы показывать людям наступление большого города на деревни, делать фото последних деревянных домов в Минске.
Есть намерение сделать цикл «Криницы» — белорусские женщины в национальных костюмах и их мастерство: песни, обряды, вышиванки. Мне кажется в этом что-то есть: источник чистой воды и самобытности. У меня уже есть двадцать таких серий. Найти этих мастериц, договориться — и таким образом показать такую линейку самобытной Беларуси — вот это мне нравится.
— А как же дикая природа? Вы знаковый автор в журнале «Родная природа»!
— Мне нравится снимать природу, там все неповторимо. Человека ты можешь попросить позировать, а животному так не скажешь — как есть так есть.
Наверное, это самые интересные для фотографов темы, но моя жизнь не только в этом — фотографировать природу. Нужно завершить проекты, которые уже задуманы, а потом, когда будет возможность и здоровье, буду сидеть и ждать «золотого момента»!
